Тридцать с лишним лет прошло со дня гибели Гагарина, но до сих пор никто точно не знает, что погубило первого космонавта планеты. Ближе всех к разгадке подошел его непосредственный начальник — генерал Николай КУЗНЕЦОВ.
         Среда 27 марта 1968 года была расписана у Гагарина с утра до вечера. В этот день ему надлежало трижды подняться в воздух. Первый вылет на спарке вместе с командиром полка. Он должен был выполнить обязательную пилотажную программу, без которой летчиков самостоятельно в воздух не выпускают. Гагарин был озабочен, жена Валя у его лежала в больнице в Кунцеве, по дороге он заехал ней потом вместе с генералом Кузнецовым отправился в Чкаловскую на аэродром. В части, когда прибыли он пошёл "по кругу" — вначале к врачу на обязательный мединский осмотр, потом к заместителю командира полка на уточнение плана полетов, потом к инженеру — проверить "готовность технической части" к полету, затем — к синоптикy. В конце концов Гагарин уже сидел в кабине спарки, а Серегин пока еще не мог освободиться, да и начальник Чкаловского гарнизона не давал разрешения на вылет — в воздухе проходили испытания транспортного самолета, и эти испытания затягивались. Наконец, появился Серегин Приветственно взмахнул рукой...
         В 10 часов 19 минут утра их машина поднялась в воздух. До гибели Серегина и Гагарина оставалось девятнадцать минут. Примерно через пять минут Гагарин доложил руководителю полетов:
         — 625 и зону занял. Высота — четыре!
         — Выполняйте задание, 625-й! — приказал руководитель полетов!
         Всего на выполнение комплекса фигур простого пилотажа Гагарину требовалось не менее двадцати минут. Может быть, даже больше: двадцать три — двадцать пять минут... Но уже через пять минут Гагарин доложил на землю:
         — Задание в зоне закончил!
         Такое быстрое выполнение задания должно было насторожить руководителя полетов, но он отнесся к "уплотнению времени" спокойно, в кабине спарки находился командир полка, а командир имеет право менять задание на ходу, не докладывая об этом на землю, поэтому руководитель полетов ни о чем спрашивать не стал.
         Серегин же на связь с руководителем полетов не вышел ни разу.
         А в 10 часов 30 минут машина, в которой находились Гагарин и Серегин —двухместный УТИ МИГ 15, — врезалась в землю. Именно на отметке 10 часов 30 минут застыли стрелки ручных часов космонавта. Точнее, их отпечаток, поскольку самих часов уже не было.
         Вскоре на месте катастрофы появились военные спасатели-поисковики. Вокруг сильно пахло разлившимся авиационным керосином. Стволы двух березок были обрублены самолетным крылом. На одном из деревьев висел меховой воротник от летной куртки Гагарина. На просеке была найдена нижняя челюсть с коронкой спереди. Всюду были разбросаны разные самолетные детали.

         О ЧЕМ РАССКАЗАЛИ ЗАПИСИ СПАСАТЕЛЯ

         В записях одного из спасателей было зафиксировано следующее: "Угол падения самолета составлял 61—80°, тангаж — 150, курс падения — 120°, крен правый — 35°, вертикальная скорость падения на выводе—720 км/час". Зафиксировано было также что двигатель и все системы самолета до удара о землю работали нормально. Это же, кстати, впоследствии подтвердила и экспертиза. И еще один интересный вывод был сделан технической экспертизой: фюзеляж самолета находился на поверхности земли, не был «углублен», а это означало — летчик боролся до последней минуты, он пытался все таки посадить самолет. Замки фонарей и катапульты также были целы и находились на месте.
         Что же произошло? Было и есть много версий на этот счет. От самых нелепых и оскорбительных, вроде того что Гагарин и Серегин перед вылетом хватили по стакану водки и лишь затем залезли в МИГ, до невероятных, фантастических Гагарина, как первого космонавта планеты Земля, украли инопланетяне для своих космических опытов. Проверялись все версии гибели самолета, все без исключения. Кроме, может быть, самых глупых. И версия столкновения с метеорологическим зондом — кстати в результате поиска в том районе было найдено около восьмидесяти воздушных метеошаров диаметром от восьми до шестнадцати метров с передатчиками весом до килограмма, но даты запуска зондов не совпадали с датой катастрофы. И версия столкновения самолета с птицей. И версия террористического акта. И версия грубой ошибки, допущенной во время пилотирования. Но все эти версии (как и другие) после проверок отпали. Поиски доказательств — вещдоков, говоря милицейским языком, — продолжались до 15 мая 1968 года. Вначале район прочесывали шестьсот человек, потом число сократилось до двухсот, но все равно гребенка прочесывания была широкая и очень плотная. Когда сошел снег место падения самолета прочесали еще раз. И — ни одного аргумента в пользу той или иной версии.
         У Николая Федоровича Кузнецова есть на этот счет своя точка зрения. Он считает, что все дело — в здоровье летчиков, в частности Серегина. В последнее время командир полка жаловался на сердце. Хотя внешний вид его, осунувшееся серое лицо свидетельствовали еще и о том, что у него отказывает не только сердце — отказывает желудок. Несколько раз после обеда Серегина рвало, хотя в летной столовой готовили много лучше, чем в любом московском ресторане. Дело дошло до того, что Серегин даже побоялся идти на очередную медицинскую комиссию и стал поговаривать о том, что ему пора списываться с неба на землю.
         У Гагарина же проблем со здоровьем не было, он находился под постоянным наблюдением медиков Центра подготовки космонавтов, а также специалистов научно-исследовательского авиагоспиталя. Более того, были исследованы кусочки тканей с останков Гагарина и Серегина. Ткани Гагарина были напитаны кислородом и являлись очень жизнеспособными, говорили о том, что человек, которому они принадлежали, был деятельным до самой своей гибели, ткани же Серегина были совершенно безжизненны, а это — свидетельство того, что у командира полка в тот момент была острая сердечная недостаточность.
         Перед вылетом Серегин немного перенервничал — у него были на то свои причины, — но полета не отменил, думал, что все в конце концов пройдет, как это бывало уже много раз, но ведь подобные «авось» проходят только до поры до времени. В воздухе Серегину сделалось плохо, и он, судя по всему, расстегнул привязные ремни и ремни парашюта, чтобы вдохнуть побольше воздуха. Но легче ему не стало, и он в кабине потерял сознание.
         Гагарин, естественно, поддерживал с ним связь по внутреннему переговорному устройству и, когда Серегин перестал отвечать, понял дело неладно. С командиром полка что-то произошло.
         И тогда он сообщил на землю, что задание выполнил, и попросил разрешения на выход из зоны. Руководитель полетов разрешил Гагарин же ни слова не сказал ему о состоянии Серегина, он просто решил сберечь честь командира, он не мог, не хотел, не имел права подвести Серегина. Он вообще не мог заложить товарища. Иначе бы он не был Гагариным. Он знал произнеси он хотя бы одно слово, этот случай строго разбирали бы на земле.

         ОН НЕ БРОСИЛ МАШИНУ С КОМАНДИРОМ

         На вираже Серегин сдвинулся с сиденья и навалился телом на ручку управления, заклинил ее. Самолет ушел в спираль. Гагарин пробовал справиться с рукоятью и выровнять машину, но у него не хватило на это ни сил — слишком уж чудовищной была нагрузка, — ни высоты...
         Конечно же, Гагарин мог катапультироваться и спастись, и никто никогда бы ни единым словом не упрекнул его в этом, но не из тех людей был первый космонавт, он не был приучен бросать товарища в беде. Он предпочел бороться за жизнь свою собственную и жизнь Серегина, а когда шансов на спасение не стало ни одного, - погибнуть вместе с ним. Потому что, даже если бы ему никто ничего не сказал в лицо, в глаза, все равно у кого-нибудь в голове обязательно ворочалась бы грязная мыслишка.
         И осталась нам на память бессмертная, какая-то ликующая, очень обаятельная гагаринская улыбка, вызывающая в душе не только чувство света, но и утраты, досады, печали а ведь это все мы не уберегли Гагарина, а ведь это все мы виноваты в его гибели...